Критический взгляд на стихотворение “Одиночество” И. Бродского
I
Когда встают ступени палубой,
И путь усыпан компромиссами,
Когда абзацы пахнут жалобой,
А за тревожными кулисами
Из темноты приподнимается
Прообраз правды стоеросовой, –
Мой ум простуженный терзается
Неразрешёнными вопросами.
II
Возможно, будь твое послание
Чуть понежней отполированно,
Я б тоже, затаив дыхание,
Внимал тому, что зашифрованно
В парадоксальных мыслей коннице,
Летящей вниз по шаткой лестнице
Навстречу творческой бессоннице,
Шедевров благостных предвестнице.
III
Будь я девицей благородною,
Иль недокормленным романтиком,
То каждой чёрточкою вводною
И каждым троесложным бантиком
Я был бы загипнотизирован,
Подобно слушателю-кролику,
Что жгучей жаждой оккупирован
Впитать ума чужого толику.
IV
Но я, потомок непочтительный,
С гримасой крайне недовольною
Свой стих слагаю обвинительный,
Взбешенный рифмой произвольною
И общим смыслом откровения,
Столь музыкально-утончённого,
Но порождающего трения
И на нападки обречённого.
V
Зачем покорность преклонения
Всучить стремишься столь нескромно ты?
Что это? Признак утомления,
Иль страх пустой и скучной комнаты,
Карикатуры настоящего,
Продукта проклятого прошлого,
Подобно молоту разящего,
Но, словно бак сортира, пошлого?
VI
Едва ли можно ждать усталости
От вдохновенного соцветия,
Что не дозрело самой малости
До своего двадцатилетия.
К тому ж, достойна уважения
Незаменимость одиночества
В вопросах самопостижения
И инноваторского творчества.
VII
Но тяжело без роду-племени
Стучаться в кузницу волшебного
И, разрешаясь ото бремени,
Не вскрикнуть слова непотребного –
А вы смогли б с забралом поднятым
Хлебать одну баланду честности,
Быть безнадёжно недопонятым
И прозябать в глухой безвестности?
VIII
Поэтов путь, смолы тягучее,
Тупик напомнить может в юности.
Как им проникнуть в этом случае
За рамки собственной угрюмости?
Как могут авторы бумажные
Презреть момент тоски и скупости,
На письмена, от пота влажные,
Не уронив хоть каплю глупости?
IX
Что ж, если ночью бледнолицею
Исчезли все четыре стороны,
И разум кажется темницею,
И в окна бьют крылами вороны,
Ты можешь жаждать возрождения
И, поборовши кашель лающий,
Два-три ошибочных суждения
Замуровать в строфе хромающей.
X
Ты можешь поклониться данности
С ее уютными могилами
Где в поразительной сохранности
Лежат мурены с крокодилами.
Ты можешь даже славить одами
Её глубины бесконечные,
Где гибли целыми народами
Осколки звёзд недолговечные.
XI
Но пожалей певца голодного
И бесприданницу невздорную,
Что от наития природного
Считают форму стихотворную
Вселенской правды воплощением,
Гостеприимно-тихой гаванью,
Где промышляет бард крещением
Приговорённых к жизни плаванью.
XII
Не предлагай им призрак знания –
Пускай они не сомневаются,
Что распрекрасные предания
О Восхитительном сбываются.
Останься верен мненью частному,
Но не пускайся в мракобесие,
Чтоб не пришлось тебе, несчастному,
Терять и в рае равновесие.
Д. Рудой, август-сентябрь 2010.
Д. Рудой о стихотворении ““Одиночеству” Бродского”
Я не люблю Бродского (из-за его ярко выраженного эгоизма), хотя его перу принадлежат как минимум 4 гениальных стихотворения (“Прощайте, мадмуазель Вероника”, “Элегия на смерть Ц. В.”, “Шведская музыка” и “Строфы” – одна из совершеннейших работ русской поэзии ХХ века). Однако в 19 лет Бродский был еще сырец с большими задатками и картиной мира, глубоко деформированной либеральными идеями. К сожалению, многие люди склонны считать, что всё, что выходит из-под пера распиаренных авторитетов, одинаково высококачественно (поэтому в школах учат попсовое “Я помню чудное мгновенье…”, а не “Разговор поэта с книгопродавцем” Пушкина), так что даже самые вредные заблуждения поэтов могут стать объектом восторженного переложения из уст в уста (по Маяковскому).
Именно это и произошло с “Одиночеством” Бродского, превратившимся в своеобразный гимн очарованных гимназисток и бледных гимназистов, пытающихся затащить их в постель. Когда я понял, насколько вредно это стихотворение для неокрепшего детско-юношеского мышления, то счел своим долгом продемонстрировать опасные просчеты “Одиночества” Бродского как в смыслах, так и в форме. Замечу, что на момент написания стихотворения мне уже исполнилось 22, и у меня за плечами были две поэмы (“Паноптикум” и “Игрушки Судьбы”), однако снисходительную манеру старшего брата я позволил себе лишь из-за упрямой убежденности Бродского в своей правоте там, где он жестоко ошибался.